Под клеймом желтой звезды, или О том, как лидские мальчишки спасали евреев-подростков

Писать о людях, переживших ужасы военного времени, непросто. Трагические события вновь и вновь встают перед глазами очевидцев, поднимая из глубин души горечь и боль. Мы знаем о сражениях, сожженных деревнях, разрушенных городах, о погибших солдатах, о безмерном подвиге защитников Отечества. Свидетелями той войны были и дети.

86-летний лидчанин Ромуальд Тыркин в 1941 году был подростком. Свои жизнь и судьбу по обыкновению называет непридуманно сложными. Ведь война оставила слишком глубокий отпечаток в его душе и памяти.

– Наш дом сгорел в 1944 году, – вспоминает мужчина. – Очередной авиационный налет вылился для нашей семьи в трагедию. Одна бомба попала в поле, вторая – в окоп, где прятали в узелках все вещи, а третья – прямо в дом. К счастью, нас тогда в нем не было, зато погибло много фашистов, отсиживавшихся в нем. Помню, как приехали к сгоревшим головешкам две немецкие машины: в одну положили раненых, в другую – убитых.

Мой собеседник останавливает рассказ, пытаясь привести в хронологический порядок нахлынувшие воспоминания. Часть их он посвящает рассказу о своей семье:

– Отец родился и вырос в Лиде, а вот маму Клавдию Семеновну в 1924 году привез из города Кирова. Папа работал в военном городке вольнонаемным (привозил туда материалы из Польши, которые шли на пошив шинелей и формы), мама трудилась в местной больнице. В семье я был младший, а кроме меня были еще четыре сестры. Старшая, Елизавета, перед самой войной вышла замуж за военного офицера. Но счастье оказалось недолгим. Первый свой бой с немцами его артиллерия приняла на границе с Польшей, под Белостоком. Потом они долго отступали. А погиб он, как нам потом сообщили, в боях за Москву. Благодаря именно этому грустному факту нам после освобождения Лиды вместо сгоревшего дома выделили немецкий барак, в котором ютились, пока вновь не появилось собственное жилье.

Клеймо желтой звезды

Такими нашивками сзади и спереди на левой стороне одежды гитлеровцы обозначали еврейское население, которому была уготовлена страшная участь.

– Шел 1943 год, – вспоминает мой собеседник. – Мы с друзьями часто бегали на железную дорогу, крали уголь, дрова, провиант. Иначе выжить в городе, опаленном войной, было нельзя. Помню, как один раз туда согнали большое количество евреев. Подавались вагоны, в которые их загоняли, а потом эшелон, груженный людьми, отправляли, как говорили взрослые, на верную смерть. Мы тоже это прекрасно понимали. И было жаль этих людей. Поэтому старались хоть как-то помочь. Недалеко от того места, где находились евреи, была канава. В нее пленные спускались, чтобы обмыться и даже попить воды. Мы же, в свою очередь, сидя на другом берегу, показывали им, что можем помочь сбежать. Многие не соглашались оставлять свои семьи, другие же, попрощавшись с родителями, через некоторое время возвращались. Тогда мы быстро снимали с себя пиджаки и кидали им. Они их надевали, свои, обозначенные желтыми звездами, топили в канаве. Бывало, за день таким образом мы уводили с того места десять подростков. Продолжалось это целую неделю, пока евреев, всех до одного, не погрузили в последний эшелон. Вы спросите: как нам это удавалось? На самом деле спасало нас всех одно обстоятельство: охраняли евреев не немцы, а полицаи. А они настолько чувствовали свою власть, что сквозь пальцы смотрели на то, сколько измученных грязных людей спускалось в канаву. Этих подростков мы уводили за город, а дальше уже шли поля, находились деревни Горни и Далекие, где можно было временно укрыться.

Гетто

За путепроводом по улице Ленинской в годы войны находилось немецкое гетто. Каждый месяц туда приезжали их уполномоченные, которые собирали с местных евреев дань – проще говоря, отбирали уцелевшее имущество. В основном это были золотые украшения: серьги, кольца, цепочки. Также в этом месте проводились казни мирного населения. Расстреливали сразу по несколько человек. Убитых людей забирала специальная повозка, на которой работали евреи. Немцы называли их «юден».

– Фашисты встречались разные (жестокие и безразличные), но больше всего лютовали, как оказалось, свои, полицаи, – вспоминает мужчина. – Недалеко от нашего дома жил именно такой человек. Местные жители называли его не иначе как «бандит». Помню, как он, прохаживаясь по улице, заприметил молодую женщину-еврейку. Он быстро подскочил к ней, что-то прокричал и вдруг выстрелил в упор. А потом этот нелюдь вырвал из ушей погибшей сережки, снял с ног хромовые сапоги. Мама рассказывала, что жена полицая уже вечером носила эти сережки по домам, хотела продать. Таким же образом, по трагическому стечению обстоятельств, погиб и наш сосед. Его пьяный полицай застрелил ночью, когда мужчина возвращался домой после ночной смены.

Забегая вперед, Ромуальд Адольфович заметил: в пятидесятые годы история с полицаем имела свое продолжение. В один из дней в дверь дома нашего героя постучали. Это были сотрудники НКГБ. Люди в форме пояснили: вместе с ними лидчанину придется проехать в город Гродно, чтобы опознать военного преступника.

– Это и был тот полицай, который на моих глазах лишил жизни молодую женщину, – говорит мужчина. – Я быстро переоделся, так как был после ночной смены, а потом, уже по дороге, узнал всю историю. Оказывается, после окончания войны его арестовали где-то в другом городе. Но так как свидетелей преступлений не нашли, отделался он небольшим тюремным сроком. Спустя годы вернулся в деревню к своей теще и в итоге очень жестоко убил ее. Бандита вновь арестовали, и тут начала всплывать его настоящая биография. Кто-то из местных жителей подсказал следователям, кто хорошо знал его внешне и мог опознать по старым преступлениям. Поэтому меня и доставили в срочном порядке в Гродно. Надо сказать, узнал его я сразу, хоть и переодевали его то в почтальона, то в военного, то в гражданского. В общем, суд над нелюдем все-таки состоялся.

Голод и страх

Военное детство легким не назовешь. Правда, и в это сложное для всей страны время мальчишки учились выживать. Кому-то в итоге это удалось, а кому-то нет. Из всей компании друзей, бегавших на железную дорогу за провиантом, четверо не вернулись домой никогда.

– Моего друга Марьяна Шота по прозвищу Сталин (мы так его называли, потому что очень был похож на вождя народов) немцы убили просто так, – вспоминает мужчина. – Пуля ему попала прямо в глаз. Еще одна беда настигла нас, когда из эшелона воровали лыжи. Одну пару украли и спрятали. Шли за второй. Тут выскочил немец и начал стрелять. И вдруг, убегая, я услышал, как мой друг Борис сказал, что его кольнуло в живот. Мы его подхватили под руки и довели домой. Больно об этом сейчас вспоминать, но через несколько часов он умер. Еще одного товарища фашисты также ранили в живот, но потом сами же отвезли его в госпиталь, где нашего друга прооперировали. Мы долго потом над ним шутили, что ему «немецкую телячью кишку вставили». По словам мужчины, несмотря на все тяготы войны, люди сочувствовали друг другу. Но особенно жалели военнопленных, среди которых были итальянцы.

– Обычно на работу их гнали по нашей улице, – говорит мужчина. – Жалко их было: полураздетые выходцы из южной страны мерзли, а на ногах вместо хоть какой-нибудь обуви – «долбежки» (лапти из дерева). Помню, мама наварит картошки и вынесет прямо с чугунком на улицу. Если немцы разрешали, мы кидали им ее. Но были и такие, что могли расстрелять за простое человеческое сочувствие.

Шестьсот граммов хлеба

После войны Лида была сильно разрушена. Чтобы восстановить город, особенно требовались крепкие мужские руки. Поэтому в первую очередь Ромуальд Адольфович устроился на работу. Подростки вместе с другими местными жителями засыпали воронки от снарядов, закапывали убитых лошадей, по улице Победы собирали целые кирпичи, которые потом отвозились к железной дороге. Там строилось новое локомотивное депо. Зарплата за труд – шестьсот граммов хлеба в день.

– На железной дороге разламывали ломами (автогенов ведь в то время не было) немецкие вагоны, – говорит Ромуальд Адольфович. – Еще помогали взрослым, которые расширяли колею: у немцев она была узкая, для наших же поездов требовалась широкая.

С 1946 по 1948 год герой статьи учился в местном училище на помощника машиниста. В итоге проработал им недолго: вскоре по состоянию здоровья был переведен на другой участок работ – на шеститонный грузоподъемный кран. Дала о себе знать контузия, которую получил, когда в 1941 году бомбили город.

– Мы с соседом Виктором Черноусом тогда спасались бегством, – продолжает мужчина. – И вдруг за спиной раздался взрыв: меня засыпало. Хорошо, что сосед оглянулся и заметил, что меня нет рядом. Он быстро подбежал к воронке, откопал меня и принес к людям в подвал. Помню, кружилась голова, а на ногах были раны. Сестра милосердия их тогда обработала, достала осколки. Не повезло и моей матери. В одну из таких бомбежек ей выбило глаз. Так родной мне человек остался инвалидом.

***

Всю жизнь Ромуальд Тыркин проработал в локомотивном депо: трудился на кране, а затем на восстановительном поезде. При его непосредственном участии строился путепровод, соединяющий два крупных микрорайона города: Центр и Слободу. За годы труда вместе с другими специалистами-железнодорожниками мужчина исколесил всю Беларусь. Бригада «снимала» железные мосты, а на их месте возводила новые – железобетонные. Смахивая рукой скупую мужскую слезу, Ромуальд Адольфович признается: «Для чего я решился все это рассказать?» И тут же с волнением в голосе отвечает: «Так было уготовано судьбой, что во взрослую жизнь я вступил в 1941 году. Путь, который, казалось бы, только начинался и должен был стать неповторимым, интересным, светлым, в итоге оказался опаленным голодом, смертью, войной. Сейчас мне восемьдесят шесть лет, и я хочу, чтобы молодое поколение лидчан запомнило: надо ценить каждую минуту жизни, каждое ее проявление. И особенно беречь родных и близких людей».